Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции - Мария Александровна Филимонова
Образ индейца в колониальной культуре, как и в европейской, оказывался амбивалентным. Спектр оценок чрезвычайно широк. Так, для У. Бирда индейцы – дикари, они ленивы, воинственны, коварны[656]. Уже упоминавшаяся Мэри Роуландсон, попав в индейский плен, вначале видела в своих пленителях воплощение Сатаны, но позже смогла завязать с ними относительно нормальные отношения. Даже заклятый враг колонистов Массачусетса, вождь вампаноагов король Филипп, предстает в ее изображение не чудовищем, но человеком, способным на сострадание к пленнице. Видные колониальные деятели Р. Уильямс, С. Сьюолл, Р. Беверли настаивали на необходимости справедливого отношения к аборигенам, учета их интересов и обычаев[657].
Показательна также первая пьеса, написанная на американском материале, – трагедия Роберта Роджерса «Понтеах, или Дикари Америки» (1766). Алгонкинский вождь выглядит здесь куда благороднее английских чиновников, которые отвечают на его справедливые жалобы презрением и насмешками. В уста Понтиака драматург вкладывает знаменательные слова:
Индейцы не глупцы, как думают о нас белые люди;
Мы видим, слышим, думаем, как и вы[658].
В текстах Американской революции сохраняется та же амбивалентность. Контексты употребления слова «Indian» могут иметь как положительные, так и негативные коннотации. Характерные негативные контексты следующие: индейская война (Indian war), индейские вторжения (Indian inroads), индейские опустошения (the ravages of the Indian), бесчинства индейцев (depredations of the Indians), безжалостные индейские дикари (merciless Indian Savages), индейцы и другие враги наших штатов (Indians and other enemies of these states), канадцы и их индейские союзники (Canadians and their Indian allies), британские войска и их индейские союзники (British troops and their Indian Allies). Однако индейцы вовсе не представляли только образ угрозы. Устойчивому выражению «Indian war» соответствовало столь же устойчивое «Indian peace». Можно выделить в текстах следующие позитивные контексты, включающие индейцев: индейский мир (Indian peace), дружба индейских наций (the friendship of the Indian Nations), наши верные индейцы (our faithful Indians), наши индейские братья (our Indian Brethren). В любом случае, следует признать, что контексты, в которых индейцы выступают враждебными, встречаются определенно чаще, чем контексты с позитивными коннотациями. Показательно, что в письмах делегатов Континентального конгресса словосочетание «Indian war» встречается 53 раза, а словосочетание «Indian peace» – лишь однажды. Нейтральные контексты достаточно часты, но, как правило, их денотатом выступают не столько индейцы, сколько кто-то еще. Например, характерная формула «не платящие налогов индейцы» встречается обычно в описаниях не самих индейцев, а темнокожих рабов. Словосочетания типа Indian trade, Indian affairs связаны с белыми американцами, ведущими торговлю, либо официально уполномоченными вести дела индейских племен. Характерны также нейтральные словосочетания Indian Country (индейские территории на Западе), Indian goods (товары, предназначенные для торговли с индейцами). О том, что включалось в это последнее понятие, дает представление эпизод сборов Рошамбо в американскую экспедицию. Специально для задабривания индейцев он позаботился захватить с собой ситец, серебряные украшения и охотничьи ружья[659].
Выразительный образ аборигенов выстраивается в американской фразеологии XVIII в. С одной стороны, в речь колонистов проникали красочные индейские выражения, такие как brighten the chain (укрепить договор или дружбу); to bury/to take up hatchet (зарыть томагавк/взяться за томагавк) и т.п. С другой стороны, в идиоматике обычны пейоративные сравнения и метафоры в отношении коренных жителей Америки. Акцентировалась, например, непривлекательная, с точки зрения тогдашних европейских стандартов, темная кожа. Подчеркивались такие негативные характеристики, как нечистоплотность (as dirty as an Indian), лень (as lazy as an Indian), вероломство и своекорыстие: «индейский подарок» (Indian gift) означал подарок, который даритель хочет потом вернуть назад, или же сделанный из корыстных соображений[660]. Еще одна пословица философски афористична: «Indians will be Indians» («индейцы – всегда индейцы»)[661].
Обычное наименование индейцев: «дикари» (savages), реже встречается «варвары» (barbarians). Иногда индейцы связываются с инфернальными силами. В числе их наименований в текстах Американской революции: «адские негодяи» (infernal scoundrels), «дьяволы» (devils), «демоны ада» (demons of hell). Хирург Дж. Тэтчер оценивал резню в Вайоминге как «дьявольские действия» (diabolical transaction)[662]. То, что в сэйлемских ведовских процессах звучало вполне серьезно, в эпоху Просвещения сохраняется на уровне метафоры.
В текстах, создаваемых интеллектуальной элитой, встречался и образ «благородного дикаря», и образ «свирепого дикаря». Первый весьма характерен для Т. Джефферсона. Виргинский философ выделял такие качества индейцев, как храбрость, хитрость в военных действиях, стойкость при пытках, любовь к детям, верность в дружбе, способность сильно чувствовать и в то же время самообладание. В качестве иллюстрации верной дружбы, он приводил случай с полковником Бирдом среди чероки, который украсил бы страницы Плутарха. Чероки хотели убить виргинца в порядке мести за гибель двух своих воинов от рук колонистов, но вождь Силуи, являвшийся другом Бирда, закрыл его собой. Совет племени, потрясенный таким доказательством дружбы, изменил решение. Джефферсон также указывал на приниженное положение скво, нравоучительно отмечая: «Только цивилизация возвращает женщинам их природное равенство»[663]. Впрочем, как мы увидим дальше, образ индейца у Джефферсона не является однозначно положительным.
Сходной была и позиция Б. Франклина. Он также отмечал парадоксальное сочетание низкой материальной культуры и развитой морали у индейцев. Франклин восхищался честностью и бескорыстием аборигенов, их чувством собственного достоинства. Все эти качества он осмысливал в характерно руссоистском ключе, противопоставляя естественные потребности «дикарей», которые легко удовлетворить, и бесконечные искусственные потребности «цивилизованных» людей[664].
На другом полюсе находился пенсильванский просветитель Б. Раш. Он, напротив, создавал негативный образ индейца. Для него индеец – существо с бездеятельным умом, и даже его традиционное самообладание пенсильванец объясняет «недостатком мыслей». Индейцы порочны и потому рано стареют. Свою жизнь они проводят попеременно в обжорстве и голодании. Их военные пляски и песни просто нелепы[665].
Вместе с развитием в США предромантизма и романтизма появилась новая тенденция. Так, «Индейское кладбище» Филиппа Френо (1788) создает романтизированный образ культуры аборигенов. В изображении сочетаются пасторальная идеализация, сентиментализм и романтическая мистика. «Призрачное бытие» умершего вождя оценивается скорее как романтически-прекрасное, чем пугающее; его жена сравнивается с видением, а также с царицей Савской, что создает образ красоты иномирного бытия, уже лишенный инфернальных коннотаций. Похожие романтические ассоциации использует Ч. Брокден Браун в романе «Эдгар Хантли» (1799). В одной из глав описана одинокая хижина Старой Деб – индеанки из племени делаваров. Делаварка наделена в романе некоторыми чертами колдуньи, властительницы зверей. Ее власть над собаками «индейской волчьей породы» кажется герою романа «чудесной», а
